Гонения

«Золотой век» ребетики — а он, несомненно, был, пусть музыканты плохо кончали, а круг их слушателей поневоле широким не бывал — оказался скоротечным. Жанр нарочито выпячивал связь с наркотизированным дном общества и потому просто напрашивался на казенные запреты. Установившаяся в 1936 г. диктатура Метаксаса принялась наводить чистоту нравов и музыку с «неподобающими» текстами записывать на пластинки перестали.

Попутно ужесточались законы против курильщиков гашиша и учащались полицейские облавы на текёде. В Афинах запросто подводили под статью замеченных в игре на бузуки или багламас, а переписанные тексты песен, в которых упоминались «непристойные» инструменты, прятали под матрацы и пальто, потому что лютовавшая полиция их изымала, а немало славных мастеров тянули сроки за решеткой.

Другие бежали в Салоники: тамошний начальник полиции Василис Мускундис обожал ребетику и глядел сквозь пальцы на покуривавших — лишь бы те запирались у себя дома и не смолили на людях. Какое-то время подобные репрессии — и официальное поощрение танго и пустоватых песен про любовь на итальянский манер (у этих жанров и без того всегда было куда больше приверженцев) — не производили впечатления на «размашистых парней» («мангес»), упорно посещавших притоны курильщиков гашиша. Полиция не щадила кулаков и загоняла в тюрьмы, но и в тюрьме время зря не пропадало: как и везде на эгейских берегах, зэки, среди прочего, мастерили скаптд — самодельные музыкальные инструменты, которые легко было спрятать.

Багламас получался из половинки тыквы или из черепашьей раковины (корпус), деревяшки (гриф), нитки (лады) и проволоки (струны) — и самоделка была такого размера, что ее можно было спрятать от охраны. Сочинявшиеся тюремные песни охотно подхватывались обитателями городского дна. В нижеприводимом отрывке, заимствованном из много раз записывавшейся и вполне показательной, как образец жанра, песни о ворах-карманниках «И Лаханадес» (буквально: «Капустники», «Те, кто имеет дело с капустой»), некоторые обороты жаргона 1930-х гг. переведены буквально, а сочинил песню Вангелис Папазоглу: Невезучих ребётес гоняли правые пуритане, но не принимали и пуритане 1 левые: бурно разраставшаяся в 1930-е гг. Коммунистическая партия считала и музыку, и ее приверженцев безнадежно упадническими и политически непросвещенными и вредными. Когда Вамвакарис в 1943 г. хотел вступить в левую армию Сопротивления Элас, от него потребовали отказаться от исполнения сочиненных им песен.

Левые слушали андартика (революционные гимны в советском духе), хотя известно по крайней мере одно яркое исключение: ребётисса (исполнительница ребетики) Сотирия Беллу, вышедшая на сцену в конце 1940-х гг., была коммунисткой, причем, активной, однако партийные товарищи терпели ее «декадентское» творчество. Зато ребетику любили рядовые по обе стороны фронта в гражданскую войну 1946-1949 гг. — наверное, это было единственное одинаковое пристрастие во всем остальном расколотой, и самым роковым образом, стране. Признание, упадок и возрождение ребетики Кроме Беллу были и другие выдающиеся исполнительницы ребетики, некоторые из них аккомпанировали Василису Цицанису, самому значительному композитору и мастеру бузуки из всех ребётес, пришедших после Вамвака-риса; это прежде всего армянка, беженка с Кавказа Марика Нину, Иоанна Иоргакопулу была не только исполнительницей, но и самобытным композитором.

Цицанис родился в Трикале, в Фессалии и в 1936 г. оставил учебу на юридическом факультете, чтобы записать свою первую пластинку в студии «Одеон», которой руководил композитор ребетики Спирос Перистерис. Война прервала его — да и других исполнителей — сотрудничество с фирмами звукозаписи: все студии с конца 1941 по конец 1944 гг. были закрыты; правда, Цицанис провел это время удачливее многих коллег и соотечественников — у него была музыкальная таверна в Салониках. По окончании Второй мировой войны и последовавшей за ней гражданской накопившееся за время перерыва множество песен начали, наконец, переносить на винил.

Лихолетье 1939-1949 гт. истребило у публики всякое желание слушать печальные мастурьяка: народ предпочитал нежные неаполитанские мелодии со словами про любовь и новыми героями. Цицанис с радостью принялся удовлетворять все три запроса, и впервые в своей истории ребётика зазвучала на потребу массовым вкусам.

Но его любовная лирика бывала какой угодно, но только не безвкусной или пресной; далеко не бодрящие воспоминания о войне побуждали его сочинять и горькие тексты; самая знаменитая из таких песен -«Пасмурное воскресенье»: Вновь воскресенье, и небо все в тучах, так вот и в сердце моем: Вечно там пасмурно, хмуро, темно — Господи, Ох, Иисусе! О Богородице, О Пресвятая!

Как мне забыть про тот день? Хмурилось небо и тучи слезились, и радость навеки пропала, О воскресенье, твои дожди мне сердце сжимают тоскою, Жизнь совсем почернела моя, и я задыхаюсь на вздохе. Хотя Цицанис выступал до самой смерти — за его гробом в Афинах в 1953 г. шло около четверти миллиона человек — в 1953 г. явственно обозначился конец первоначального стиля ребетики.

В этом году Манолис Хио-тис добавил к трем прежним струнам бузуки еще одну, четвертую, так что из инструмента теперь стало можно извлекать четкие ноты, а не ориентироваться, как на «классическом бузуки», на настроение. Электрические усилители, позволявшие наполнять большие залы, слезоточивые тексты и дополнительные, лучше сказать лишние, оркестровые инструменты не заставили себя долго ждать. Выступления в огромных, словно амбары или ангары, залах бузукья почти неминуемо снижали уровень исполнения, портили вкус и учили подлаживаться под толпу.

Мастера бузуки не перевелись: вспомнить хотя бы Хиотиса, Георгоса Мицакиса, Георгоса Замбетаса, но пели под их музыку малоотличимые одна от другой большегрудые певуньи, зато платили им щедро г все они стали богачами: появилось даже новое слово для хорошо зарабатывающих музыкантов: архондоребётес (начальник ребетика). Клубы, где исполняли ребетику, превратились в притоны для богатеньких, где преуспевающие афиняне отваливали немалые суммы за право бить тарелки и глазеть на пляски с вычурными па и прочими выкрутасами — вот во что выродился отличавшийся некогда, в старые добрые времена, достоинством, простотой и четкими движениями зеибёкико.

Забавно, но от полного забвения первозданную, то есть настоящую ребетику спасли черные полковники. Хунта, правившая в 1967-1974 гг., подавляя казавшиеся ей неблаговидными стороны греческой жизни и культуры, запретила и ребетику.

Молодежь, взрослеющая в годы диктатуры, естественно, заинтересовалась и этим запретным плодом и вскоре распробовала его, научившись видеть за словно бы и незамысловатыми текстами безо всякой политики глубинный смысл и находить в них утешение. А после свержения хунты в 1974 г. — и даже чуть раньше — компании звукозаписи кинулись тиражировать пластинки старых мастеров.

Все следующие 10 лет или около того возрождение переживала и живая ребетика: в 1973 г. собрались мастера доброго старого времени, а в 1978 г. в Афинах действовал тайный клуб, которым заинтересовалась полиция, в итоге после полицейского налета клуб закрыли. Подобные попытки вполне восстановить довоенную атмосферу, включая ту ее компоненту, которая состояла из опьяняющего дыма, и даже перенести ее на более просторные площадки, привели к возникновению устойчивых и постоянно выступающих коллективов, тем самым возрождающих изначальную ребетику. Художественный фильм Костаса Ферриса «Рембетико» (1983 г.), описывающий — очень приблизительно — биографию Марики Нину, попытался показать развитие ребетики во времени: с 1920-х гг., когда она перебралась из Малой Азии в Грецию, вплоть до 1950-х; фильм прошел по экранам по всему свету и везде ему аплодировали.

Сегодня, однако, мода на ребетику осталась в прошлом и от тех десятков клубов и групп, которые процветали в 1978-1986 гг., почти ничего не уцелело. Любопытно, что ребетика стяжала немалую любовь за границей: есть и верные поклонники, и пытающиеся возродить направление группы в таких, хоть это может показаться удивительным, странах, как Швеция. Но в целом теперь эта музыка — просто ретро и исторический памятник.